Море хохотало. Волны шипели и брызгали, словно слюна эпилептика. Но здесь, на камнях, мне было спокойно. И это – несмотря на старые детские кошмары, где цунами без разбору сметало здания и людей. Пусть остаются в детстве. Сейчас более актуальны другие...
Следующая волна разбилась прямо перед камнем, на котором я сидела. Холодная пена лизнула мои пятки. Хорошо, что море бушевало. Дай боже, чтобы шторм продлился до утра. Пожалуйста, пусть шторм продлится до утра. В шторм Он не придет сюда. Стихия все-таки сильнее, смею надеяться.
Я вдохнула морской воздух. На мгновение мне почудился знакомый сладковатый запах. Нет, нет, только не сейчас, пожалуйста… Слишком вязко. Слишком липко.
Сладкие мечты сделаны из этого.
Кто я такой, чтобы не соглашаться?
Я объездил весь мир и увидел, что
Все что-то ищут.
Меня затошнило. Я слишком хорошо понимала, из чего они сделаны. Зефирная приторность. Немного корицы для вкуса. Сладковатый запах гнили. Он всегда добавлял в мечты немного мертвечины. Как будто бы этому десерту не хватало сахара…
Одни хотят использовать тебя,
Другие хотят быть использованными тобой.
Одни хотят злоупотреблять тобой,
Другие хотят, чтобы ими злоупотребляли.
Я не хотела быть едой. Он возомнил себя великолепным поваром, но, видит бог, все так переслащено! И тем не менее, обидно осознавать, что я – даже не главный ингредиент. Не главный, да. Но важный и потребный. Поэтому хорошо, что море штормит. Он не сможет до меня добраться. Пока не сможет.
***
Этот веснушчатый паренек, однажды утром встретивший меня на пороге, не вызывал никаких подозрений. Просто новенький в нашем районе. Просто любит знакомиться с соседями. И печет отменные яблочные пироги. На черных волосах всегда оставалось немного муки – эдакая пекарская седина…
Мы довольно скоро подружились. Простой деревенский парнишка казался надежным и верным товарищем. С такими обычно лазят на деревья за антоновкой. Добрососедская болтовня стала неотделима от моей повседневной жизни.
Но вскоре меня начало тошнить от яблок и корицы. Он же все продолжал печь и приносить пироги. Я ела их, потому что не хотела обижать друга. По утрам меня рвало тягучей черной желчью. На языке оставался противный кисловатый привкус железа.
А паренек все приходил и приходил. Он был слишком дружелюбен, чтобы отказываться от его выпечки. Каждое утро по расписанию – унитаз, желчь. А днем – приторная улыбка и приторные пироги. Вечером – головокружение, казалось, что не доживу до утра. Однако неизменно доживала… а утром снова – унитаз, желчь. Постоянное расписание – это, конечно, хорошо, но утомляет.
А затем появилась Она.
***
Впервые я увидела эту девушку возле своего дома на рассвете. Проделав свой обычный «тошнотворный» ритуал, я вышла на порог – подышать утренним воздухом. Это никогда особо не помогало, но я была верна своим привычкам.
Сначала мне показалось, что это существо – не более, чем тень. Мало ли что способно породить усталое сознание, разбуженное тошнотой…
Она была бледна и неподвижна, словно труп. Разве что трупам обычно несвойственно застывать в столь причудливых позах. Какой уважающий себя труп станет стоять на четвереньках, приклонив голову к траве, будто выслеживая кузнечиков? Эта поза одновременно казалась и жуткой, и нелепой. А затем она подняла голову.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Только начав двигаться, существо смогло убедить меня в своей реальности. Но лучше бы не убеждало…
Белки глаз отливали нездоровой желтизной. Зрачки утонули в этом неприятно желтом море, и увидеть их не получалось. Но взгляд… взгляд, несомненно, был направлен на меня. И это было… неприятно.
Существо ощерило гнилые пеньки зубов. Однако в этом жесте не было ни агрессии, ни ехидства. Ее оскал выражал агонию. Она страдала, и уже довольно долго. И это делало Ее еще мертвее.
Она ушла прежде, чем я подняла панику. Но каждый день приходила снова, в одно и то же время. Бедолага была точна, как швейцарские часы. Увы, Она не могла получить того, к чему так стремилось ее изгвазданное тело. Мой друг всегда был проворнее и умнее этой гниющей плоти. Я даже начала Ей сочувствовать. Знаете, так порой, смотря «Том и Джерри», сочувствуешь неуклюжему серому коту, который все никак не поймает хитрую мышь.
Кстати, о кошках – как-то раз я вынесла Ей плошку с молоком. Мне представлялось, что бедняжка жутко голодна. И я надеялась, что молоко будет для Нее более вкусной пищей, нежели человеческая плоть. Все-таки этот веснушчатый пекарь был мне другом. Мне не хотелось бы, чтобы им отобедало это существо. Хотя… вряд ли Она тогда имела хоть какие-то силы на это. Но всегда лучше перестраховаться, правда?
Молоко Она пила с жадностью. Белые капли текли с Ее подбородка рекой. Выглядело это некрасиво, но стерпеть возможно.
И это был последний раз, когда я видела Ее. Предполагаю, что Она стала перегноем. Другой судьбы это создание и не ожидало.
Но, уходя в тот раз, Она обернулась и посмотрела на меня. Клянусь – в Ее взгляде читалась смесь благодарности и…сочувствия. Тогда я еще не понимала, чему Она сочувствует. А теперь – отлично понимаю…
***
Море продолжало штормить. Соль потревожено гудела в воздухе, словно раздраженная оса. Внезапно набегавшая на берег волна бросила мне под ноги что-то черное. Труп гагары. Высохший, почти мумифицированный, несмотря на морскую воду. Подарочек от Него.
Я сморщилась. Меня снова затошнило. До чего безвкусный дар! И, как обычно, воняет гнилью. Отвратительно.
***
Пироги становились хуже с каждым днем. Они были все слаще и слаще, словно мой незадачливый друг опрокинул в них цистерну сахара. Темная желчь по утрам стала густой, как нефть. И это могло бы длиться очень долго, если б не прекратилось вовсе. Однажды старый друг перестал приходить ко мне…
Сначала я испытала облегчение. К тому времени мне уже казалось, что я набита яблоками, как чучело – соломой. Но, сказать по правде, мне не хватало наших дружеских разговоров. Довольно скоро я начала сильно скучать по своему веснушчатому пекарю. Только вот явиться ко мне Он явно не торопился…
По утрам я продолжала задыхаться от желчи. Кажется, гадкие пироги безнадежно меня отравили. Но с Ним было как-то проще переживать это болезненное состояние. Теперь же казалось, что рвота словно сушит меня изнутри…
Это продолжалось долго. Сказала бы «до тошноты», да не люблю каламбурить. Только вот однажды я увидела в зеркале Ее. Она была совсем увядшая и гнилая. Но все же – что за упорство! – продолжала скалить мертвые зубы. Такая насмешка никуда не годилась. Она бесила.
И лишь спустя несколько минут мне стало ясно, что это – не Она. Но осознавать это абсолютно не хотелось. Не очень приятно в такое верить. Кому бы понравилось знать, что в зеркале отражается именно он? Хотя это вполне обычное свойство для зеркал. Но все же… кто назовет лестным гнилозубое отражение? Вот и я не назвала. Я просто закричала – так громко и оглушительно, как только могла. Зеркальное стекло зазвенело, разбив иссушенное существо в отражении на множество осколков. Разбив… меня. И я кинулась бежать со всех ног. Бежать к Его дому, конечно. Только Он мог дать толковое объяснение всему этому дерьму.
Он долго не выходил ко мне. Конечно, я сама была хороша – не смогла найти сил даже для того, чтобы дотянуться до дверного звонка. Оставалось лишь ждать, гипнотизируя этот никчемный кусок фанеры. И вскоре Он все-таки вышел наружу.
Впрочем, ко мне ли? Его взгляд равнодушно скользил куда-то мимо моего лица. Будто бы я недостойна быть увиденной.
А я…я кричала, как умирающая чайка. Я хватала Его за руки и умоляла помочь мне. Я ругалась и проклинала Его последними словами. Но все было напрасно – Он будто не слышал.
Немного постояв, Он ухмыльнулся и все-таки изволил посмотреть на меня.
- Что-нибудь нужно? – спросил Он нарочито участливым тоном. Он пытался быть мне другом, видно, что пытался. Но все-таки друзья не смотрят на тебя, как на падаль. А Он смотрел.
- Я… я умираю. Разве ты не видишь? – прохрипела я. В горле клокотала тягучая черная желчь.
Он наклонил голову набок, словно задумавшись.
- Ты умираешь? А по мне, так ты давно уже мертва. По крайней мере, выглядишь мертвой, - произнес мой бывший друг. Кажется, ситуация Его забавляла.
- Черт бы тебя побрал…Мы же друзья! Ты должен мне помочь! – я выплевывала звуки вместе с желчью. Выходило ядовито.
Он прищурился. Взгляд от этого стал еще более издевательским. Хотя куда уж больше….
- Друзья? Вот как? Любопытно… Кто же сказал тебе такую глупость? – поинтересовался Он.
У этого парня были серьезные проблемы с памятью. Он ведь только и делал, что целыми днями твердил эту истину! Я впитала ее с каждым кусочкам пирога. Но, должно быть, яблоки все же подгнили…
- Ты, - выдохнула я воздух из легких. С кусками желчи, разумеется.
Он удивленно приподнял одну бровь.
- Я? Что-то не припомню…
- Но ты...ты говорил… - из меня само собой вырывалось бормотание.
- Правда? Может, я давал присягу? Или клялся на Библии? В ином случае все слова будут недействительны. Я никогда не стал бы клясться в чем-либо существу, больше напоминающему сухофрукт.
И Он, повернувшись ко мне спиной, ушел в дом. А я осталась лежать на траве, иссохшая, как чернослив. Мои беды только начинались…
***
Теперь Он бывал или равнодушным, или насмешливым. Что-то одно, никогда – вместе. «На мое счастье», сказала бы я, но счастливой быть все равно не получалось.
Равнодушным Он меня не замечал. Мог пройти мимо, мог пойти прямо по мне. Уж слишком Он желал убедить меня в моей «призрачности». А я и верила. Становилась с каждым днем все прозрачнее, все суше.
А затем Он бывал насмешливым. И тогда, конечно же, издевался надо мной не меньше, чем хулиган, привязывающий к лапке котенка консервную банку.
Он заставлял меня всюду следовать за собой, словно на невидимом поводке. Он не давал мне спать, смеясь раскатисто и желчно. . А еще… он пек пироги. Я не припомню запаха отвратительнее! Кажется, Он решил усовершенствовать рецепт. Возможно, я лишилась пары пальцев на ногах – точно не припомню, это были смутные дни. Они все равно были гнилыми. Невелика потеря. Но вот с запахом смириться было сложно…
А потом… я вспомнила Ее. И содрогнулась.
Ее кожа была суше любого самого древнего пергамента. Морщинистая, белая, отвратительная… А глаза, глаза! Они напоминали засохший яичный белок. И мои, должно быть, были такими же…
Это осознание заставило меня действовать.
***
Мне потребовалось много времени, чтобы снова стать живой. Наверное, куда больше, чем понадобилось чертовому Пиноккио для превращения в настоящего мальчика. Но главное – желание.
Я была использована не до конца – вот в чем штука. Во мне оставалось еще немного духа, чтобы вернуться к жизни. Как капли молока, прилипшие к стенкам коробки.
Собрав волю в кулак, я воскресла. Славно воскресла – даже без следа гнили и трупных синяков. Только кожа осталась бледнее лунного света, но что с нее взять?
Однако вот-вот должно было наступить время Полдника. Я слишком хорошо понимала, что это означает. Пироги. Гнусные пироги. Пожалуй, мне действительно стоило пропустить этот перекус. И я сбежала.
***
Как долго можно бежать? А как далеко – уйти? «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Но Он-то был тем самым хитрым лисом. Не глупым волком, не простодушным медведем… Море не могло остановить Его надолго. Даже море не могло. Однако у меня все еще было время. И я собиралась потратить его с пользой.
Я двинулась навстречу набегающей волне. Немного сморщившись, перешагнула через высушенный труп гагары. Музыка в голове звучала все оглушительней. Кажется, пела какая-то рыжеволосая девушка. И она прекрасно знала то, о чем пела.
Сладкие мечты сделаны из этого.
Кто я такой, чтобы не соглашаться?
Я объездил весь мир и увидел, что
Все что-то ищут.
Я поняла, что Он нашел меня, когда последнюю волну разбило в клочья. Кажется, к моей руке прилипло что-то черное. Перо гагары? Теперь это было неважно. Она не смогла улететь – и я уже не смогу. Все же Его подарки до ужаса символичны.
Он забирает меня. По капле, по глотку, по литру… заканчиваюсь. Море бесконечно, а я – нет. На мне словно написан срок годности: «Использовать до…» И Он следует этой рекомендации. Пунктуален до жути. Но я почти люблю этого зануду. Все же мы друзья, не так ли?